Жека смутился, помялся и наконец выдал:

– Ну, вообще-то… хотел тебя напугать. Думал – выскочу, заору…

– Спасибо, напугал, – хмыкнула Нюта. – Считай, что я заикаюсь.

– Да ну тебя! – рассердился Жека. – Все нормальные девчонки боятся темноты! А ты какая-то малахольная! Одна, ночью, в лесу – ну что это за дела? По камням скачешь, как коза! – Он потер по очереди колено, бок и локоть.

Нюта хотела ответить: «А ты – как козел!» – но удержалась. Жека и так из-за нее пострадал.

Нюта дружила с темнотой. С самого детства она любила синие сумерки, фиолетовые отблески фонарей, темные таинственные тени. Она любила ночь. Любила, когда выключали свет, и квартира словно окутывалась черной бархатной шалью.

Она всегда без страха забиралась в подвалы, когда во дворе затевали игру в прятки. Ее забавляло, как ведущий заглядывает внутрь, топчется на пороге, делает несколько дрожащих шажков в темноту и, не выдержав, отшатывается назад, к светлому дверному проему. Никто, кроме нее, не решался прятаться в таких местах.

По вечерам, когда родителей не было дома, Нюта часто сидела без света, слушала музыку и смотрела, как бродят по потолку тени от тополиных веток.

Кроме того, Нюта совсем не боялась леса. Она часто ездила в лес с родственниками – на рыбалку, за грибами, за ягодами, а иногда даже на охоту. Умела развести костер, заварить чай из брусничных листьев, сделать лежанку из еловых веток. А уж городского леса, под боком, хоженого-перехоженого, она не боялась ни капельки.

А Жека все говорил-говорил… А потом остановился.

– Это что там, справа? Кладбище?

Из темноты проступил деревянный покосившийся забор.

– Да, старое кладбище. – Нюта обрадовалась, что Жека сменил тему.

Ну как ему в двух словах объяснить, что ей в темноте не страшно? Ведь если просто сказать – «не страшно», – понятней не станет. Как вообще объяснить, откуда берутся страхи? Почему она не боится темноты, а вот звонить по телефону незнакомым людям – боится?

– Пошли скорей. Че-то холодно стало! – Жека поежился, перестал прихрамывать и прибавил скорости.

– У тебя же нога болит!

– Прошла…

Кладбищенская ограда тянулась рядом, лес вздыхал, ветер по-волчьи подвывал в темноте. Шевелились еловые ветки, дорога мягко глушила шаги.

– Э, э! Ты куда несешься? Я не успеваю! – Нюта изо всех сил семенила рядом. Жека все прибавлял и прибавлял шагу. Попробуй за таким лосем угнаться!

– Настя, наверно, волнуется! – буркнул Жека, чуть замедляя ход.

– О! – Нюта стукнула себя ладонью по лбу. – Надо ж ей перезвонить! – она остановилась у забора и вытащила мобильник.

– Че трубку не берешь? – сердито вопросила Стю. – Целуетесь, что ли?

– На-астя! – возмущенно рявкнула Нюта и быстро добавила: – Мы уже идем! Не волнуйся! – тут же отключилась, чтобы Стю не развила тему. Про поцелуи.

Ветер в глубине кладбища заунывно вздохнул. С жалобным скрипом качнулась старая, неохватная ель. Жека с Нютой невольно посмотрели туда. От сумрачного переплетения теней отделился светлый колышущийся силуэт, беззвучно заскользил навстречу, вихляя и меняя очертания. А потом с сухим шуршанием бросился на забор, протягивая к ним два дребезжащих отростка, похожих на высохшие старческие лапки.

Нюту как будто ураганом сдуло прочь.

Это и был ураган.

Ураган по имени Жека.

Герой-рыцарь сцапал ее за руку и рванул от кладбища гигантскими прыжками. Анька летела за ним, чувствуя, что плечо у нее вот-вот оторвется. Вслед им хохотал ветер. И летела, летела, переворачиваясь в воздухе, старая газета с оборванными неровными краями.

Жека притормозил на пригорке. Здесь было почти светло. Кладбище осталось позади. Сквозь деревья поблескивали огни города – золотые окна и сиреневые фонари. Нюта со всхлипом хватала воздух, чувствуя, как горит лицо. Волосы спутались и слиплись, рука, стиснутая Женькиной лапищей, онемела.

– Ты… лось бенгальский… – с трудом выдохнула она.

Жека тоже тяжело дышал и все косился на темную дорогу, будто ждал от нее еще каких-нибудь пакостей.

– …медведь косолапый…

Дыхание, наконец, выровнялось.

– О-ох, с тобой, Жека, не соскучишься! – простонала Нюта и первая свернула на тропинку, выводящую к дому.

Следующим утром она заболела.

Валялась на диване, забравшись сразу под два одеяла, лениво щелкала пультом. В горле першило, голова наливалась чугунной тяжестью. Правое плечо ныло, как будто она одной рукой пыталась жонглировать бегемотом.

А ребята, наверно, уже на пляже…

И он тоже…

Нюта выключила телевизор.

Пожалуй, она была даже рада, что не попала на пляж вместе с Олегом. В купальнике перед ним было бы неловко.

Нет, она вовсе не считала себя ошибкой природы.

Порой, вертясь перед зеркалом, она радовалась своему отражению. Миниатюрная, стройная. Тоненькая, как прутик. Ноги ровные, изящные. Кожа белая-белая. Как говорит мама – аристократическая. Личико симпатичное…

Но порой… Когда на душе скреблись кошки, когда весь мир накрывала тьма… В такие моменты из зеркала на нее пялилась просто уродка, которую хотелось немедленно придушить собственными руками. Мелкая, тощая. Ноги кривые. Как бананы! Кожа бледная, до синевы. Лицо круглое, как блин. Нос торчит. Глазки маленькие. Уродка и есть!

Чаще всего недовольство собой подкатывало после просмотра глянцевых журналов. Как ни крути, а не похожа она была на гламурных лакированных девушек. Совсем не похожа. И волосы у нее никогда не разлетались эффектно, а вечно лезли в глаза. И все остальное…

Нюта грустно вздыхала: «Ах, если бы мне другой нос – поменьше, а глаза – побольше! Ноги подлиннее… вот было бы здорово! Почему я не такая, как они?»

Впрочем, грусть проходила, журнал летел под стол, она снова мирилась с собой. И зеркало послушно отражало – миниатюрная, стройная, круглолицая. И ноги очень даже ничего. Уж точно не два банана. И глаза большие, и нос маленький. Не красавица, конечно, как Стю, не «атас-суперкласс», но весьма симпатичная девчонка.

Но, но, но… Но перед Олегом в купальнике было бы неловко.

А с другой стороны… Там сейчас лениво шелестят волны. Вода в конце августа холодная, но всегда найдется десяток смельчаков, готовых устроить заплыв. Парни на песке азартно перебрасываются мячом. Девчонки смотрят, выкрикивают всякие подколки и шуточки. Шум, смех… Веселье. А она тут одна. Страдает.

Нюте стало так жалко себя, что захотелось плакать. Она поглубже зарылась в одеяла и с горя задремала.

Взревел садистский звонок. Пришлось тащиться в прихожую, открывать. Стю влетела в комнату, на ходу сбрасывая кроссовки:

– Че, помираешь?

– Помираю! – хлюпнула носом Нюта.

– Ладно, воскресни! Не пришел твой принц. Предки его на огород загнали, трактором работать.

– Ой! – оживилась Нюта. – А ты откуда знаешь?

– Славян проболтался. Прикинь, все на пляже, как белые люди, а он там за урожай бьется, грядки мотыжит.

– Бедненький, – пожалела любимого Нюта.

– Да уж, бедненький! – фыркнула подруга. – Кто у нас бедненький, так это Чук! Ты че, его вчера бревном по лесу гоняла?

– Да он сам упал!

– У-па-ал! – насмешливо протянула Стю. – Не иначе как упал в объятия крокодила. Он же весь в синяках! Отдубасила парня, че уж тут отпираться! А он, между прочим, мой родственник!

– Уродственник! – разозлилась Нюта. – Он мне чуть плечо не вывихнул!

– Ага, – глаза у Стю разгорелись. – Подрались все-таки! Из-за чего?

– Нет, не подрались, – буркнула Нюта. – Мы просто бегали.

– Для поправки здоровья, что ли? Трусцой? – Стю прищурила зловредные зеленые глазищи.

– При чем тут здоровье! Просто… Захотелось.

Ага! Бегать! Ночью на кладбище! Весело гремя костями!

Звонок взревел еще раз.

– О, Жека, а мы как раз про тебя вспоминали! Долго жить будешь! – как ни в чем не бывало приветствовала его Стю. А Нюта глянула на вошедшего исподлобья. Щеку страдальца украшали несколько царапин. Других повреждений на первый взгляд не наблюдалось.